Первая чеченская война. Чеченские отрывки
Первая чеченская война. Чеченские отрывки
Воспоминания младшего сержанта 276 МСП Александра Пахалуева
Сейчас я вспоминаю службу в Чечне — как куски плохого фильма, со старой видеокассеты. Ввиду того, что память подводит и некоторые фрагменты вспоминаются уже с трудом, решил «оцифровать» память, пока мой жесткий диск ещё относительно цел…
«Учения»
Когда в 94-м году в Чечне начались волнения, я лежал в Свердловском госпитале и очень сильно не хотел возвращаться в часть. Ибо уставщина, смертная тоска и бессмысленные работы действовали на меня угнетающе. Мои лысые кореша в это время метались с тряпками по «взлетке» и всё так же маршировали по плацу, пока я «прохлаждался» в лечебных заведениях. Жизнь в закрытых военных городках, тягуча и уныла как прокисший канцелярский клей. Серые казармы, вонючие портянки, колючая проволока и безнадёга. Такова была еланская учебка…
Но началась Чечня, меня выпнули из госпиталя и привезли в часть. Колеги-писари успешно справлялись со своим объемом работы без меня, поэтому, командиры наградив зачем-то двумя сержантскими лычками, отправили мою, почти здоровую персону в Чебаркульскую учебку.
И началось. Нас гоняли в полной амуниции на 10 километров по заснеженным южно-уральским степям, заставляли стрелять по мишеням, пока не кончится центнер патронов, поводили полит-информации и неплохо кормили. Просто нормальная солдатская столовка казалась мне рестораном, после еланских поваров-кзахов (кидай в чан лапшу, капусту и перловку, помешай, чоб не прилипло и не забудь посолить, а если прилипло — пофиг, лысые сожрут).
И вот как-то приходит в роту замполит. С журналом. В котором нужно за что-то расписаться. Вроде как за бушлаты, автоматы и согласие поездки в командировку. Куда — не написано.
А родители смотрели телевизор и прочухали, КУДА будет эта командировка. Незадолго до которой они приезжали. Отец в 2х тулупах уговаривал, мол, «одевай сверху гражданский тулуп, там за казармой есть дыра в заборе. В военкомате всё схвачено, отмажем!» Но я принципиальный был почему-то. И правильный. В войну не верил, а служба в Чебаркуле по сравнению с Еланью — даже нравилась. Отказался…
А на следующий вечер нам приказали собираться. Ночью загнали технику на платформы, закрепили и рассадили по вагонам. И мы поехали. Из заснеженной Челябинской области — куда-то в тёплые края.
В Моздоке снега почти нет, непробиваемые облака и сырой, пронизывающий ветер. Незадолго до этого, мне, как сержанту присвоили должность командира боевой машины пехоты. И вот мы во временном, палаточном лагере. Месим грязь и получаем боеприпасы. Наш командир роты — невысокий, серьезный мужик проводит инструктаж. «Парни, всё серьёзно, мы едем на войну, но я вам этого не говорил».
«Кича-кирпич»
Был в нашем взводе один боец. Очень энергичный и слегка дурной. С дисциплиной уживался плохо, поэтому в строевой жизни (по его рассказам) не вылезал с гаупт-вахты. За что и был прозван «Кича». Не помню почему, но Кича у нас переименовался в «Кирпича». Возможно, потому что спер в соседней роте кирпичи для костра. А может потому что лицо у него было всегда красное, а ухмылка «просила кирпича». Кирпич выменивал стыренную тушенку на промедол и спирт, вечерами ширялся и начинал рассказывать криминальные байки из своей доармейской бурной жизни.
Как я понял, в армию его отправили потому, что это была неплохая альтернатива маячившему уже сроку за хулиганку и мелкие кражи. А в Чечню из строевой части — чтобы не отправлять в дисбат и не портить показатели.
Кирпич — был оптимистом. Потому что мог выжить везде. И нам помогал. Выбивал лишние сухпайки, ходил за привозной водой к своему корешу, а элементарные дрова для костра (разломанные ящики из под снарядов) — воровал у танкистов.
И вот как-то вечером, после стрельбы, учений и инструктажей, сидим мы значит у костра, наслаждаясь тишиной и разогретым ужином. И тут откуда ни возьмись вылетает Кирпич, с перекошенным лицом и бросает возле костра гранату. «Пацаны, я не могу её больше держать!»…
Граната оказалась учебной, но мы же не знали… Побросали свои котелки и разбежались кто куда. Потом догнали Кирпича и немного попинали. Оказалось, что обширявшись промедолом, он решил так пошутить. Судя по всему, «пошутил» он не только с нами. Ибо лицо у него было свеже-подрихтованное. Где спер гранату — не сознался. Потом, к нам приходили из соседней роты с распросами.
Кстати, ещё один эпизод. Наш взводный, серьёзный парень 26 лет, очень рьяно сколачивал из нас команду, говорил, что все должны быть за одного, что никакие тяготы и сложности не должны мешать нашему духу. Но на учениях неудачно бросил гранату. Поцарапало палец. И наш великолепный взводный уехал домой. Оформив ранку как «боевое ранение». И вот перед самым выездом, остались мы без командного надзора. Кирпич без чутких пенделей — совсем пошел в разнос, в итоге подрался с танкистами (а может и не с ними) и тоже укатил в госпиталь. Больше я его не видел.
«Пакет»
Когда наступил день Х, наш суровый капитан, командир роты пришел с планерки и объявил: парни, собираемся, пора ехать. Ехать куда скажут и не задавать вопросов. В воздухе витало некое напряжение и мы понимали, что никакие это не учения. Но воспринималось это нормально, почти все мы были рады вырваться из бесконечной череды маршировки по плацу и подметаний приказарменных территорий. Ну и от дедовщины тоже.
Выстроили, значит технику в колонну, по рации скомандовали ехать на юго-восток, по основной дороге. Короткий, но жесткий инструктаж, не высовываться из люков, опасаться местного населения и вообще вести себя максимально осторожно.
И вот, едем мы колонной через Моздок. Остановились на светофоре, тут замечаю краем глаза, что из стоящей через дороги Нивы, выскаивает мужичок с большим пакетом и бежит в нашу сторону. Подбегает к нашей БМПшке и забрасывает пакет, прямо водителю в люк. С криком «держите, пацаны!» Мы, перепуганные рассказами взводного, реально думали, что там — как минимум бомба, ну или отрезанная голова. Водитель ошарашенно перекидывает пакет мне, я в растерянности хочу выбросить его из машины, но тут колонна трогается и рядом проезжает огромный танк. Чувствую, что пакет легкий, это как-то успокаивает, разворачиваю, а там….
А там папиросы. Целый пакет дешевых папирос. Видимо, мужик знал, что с куревом у солдат не очень, решил устроить благотворительность. Я не курил ни тогда, ни сейчас, а парни подарку обрадовались. Хотя и с опаской (а вдруг папиросы отравленные) начали потихоньку курить. Потом поделились со всей ротой. На месяц хватило.
Я не очень люблю мужицкие разговоры «за армейку», как будто в жизни не было больше ничего интересного. И вспоминать не люблю, потому что нечем особо гордиться, но почему-то у людей не утихает интерес к той войне. Да и я уже довольно сильно дистанцировался от этой истории. За 20 лет память сама как-то структурировалась, иногда кажется, что пишу о ком-то другом. Ибо тому мне было восемнадцать, а теперешнему мне — сорок. Со стороны смотреть проще.
«Дорога в Грозный. Садовое»
Честно говоря, хреновым я был командиром БМП. Ну а как, 18 лет, два месяца в медицинском батальоне, с тряпкой, метлой, или лопатой в руках, потом всю осень — лечение в госпитале, пара недель забегов по полигонам и вот вам готовый командир… Это понимал и мой оператор-наводчик, башкир Ринат, и водитель БМПшки, татарин Руслан. И даже подсаженный к нам тихий, 24-летний лейтенантик Алексей. Все они уже по году отмотали, и тут я — полугодичный салага.
В обязанности мои входило общение с начальством по рации, передача приказов по внутренней связи водителю и наводчику, да наблюдение за окружающей обстановкой через триплексы. С рацией я кое-как разобрался. Но движение в колонне нам давалось с трудом. Наш водила — до армии учился на тракториста, и всего 4ю неделю управлял этой железной, далеко не новой колымагой. И вот как-то ночью наша колонна встала в пробке (такое тоже бывает), стояли долго, даже задремали… когда я услышал в эфире вопли своего командира «Арык…Арык!», высунулся в люк и увидел что нас объезжают незнакомые танки и БТРы, я понял, что мы в поле и видимо отстали от своих. Я толкнул в спину водителя и мы покатились вслед за танками. Но они видимо получили свой приказ и угнали в горы, а мы остались на пустой дороге. Джипиэс-навигаторов тогда не было, где мы находимся, никто не понимал. Решили ехать по дороге, что в кромешной тьме было довольно непросто. Дорога петляла и пропадала в предутреннем тумане. В какой-то момент туман впереди сгустился. Не знаю, что тогда меня торкнуло, но я снова толкнул засыпающего водилу и мы остановились. Как потом оказалось, мы заехали на высоченный утёс и до обрыва оставалось буквально три метра…
Через некоторое время начало светать, где-то внизу громыхали разрывы мин, но из-за густого тумана не было видно даже вспышек.
Когда наступило утро 31 декабря, мы нашли дорогу вниз, по отрывочным хрипам рации, я понял, что наши попали в западню в поселке Садовый, это пригород Грозного. Их буквально окружили. Всем экипажем мы решили прорываться к своим. Да, наверное, в тот момент было немного страшно. Но больше оттого, что одни торчим на утесе и ни черта не понимаем. Что происходит, почему обстрел, какая наша задача?…Кое-как разобравшись в карте, мы пристроились за «коробочкой» соседнего батальона, они как раз шли в нужную сторону.
Выслушав историю наших блужданий, ротный коротко выматерился и махнул на нас рукой. Выяснилось, что БМП и танки в условиях уличных боёв абсолютно беспомощны и неповоротливы. Во время штурма Садового, сгорели две наших машины, несколько человек были убиты, два брата-близнеца (водитель и наводчик) попали в плен к боевикам, а ещё двоих, свободных теперь пулемётчиков и их командира — приписали к моему экипажу.
Окопавшись, и определив очерёдность дежурств, мы стали готовиться к ночи.
«Аэропорт Северный»
Многие думают, что война — это крики «ура», и прямые перестрелки с врагами, романтика и героизм. Для меня война — это постоянная канонада, когда бабахает кругом и непонятно, откуда может прилететь пуля, или осколок. 31-го декабря, наш батальон занял позицию у аэропорта «Северный», мы окопались и глядели через мутные триплекса вокруг. Вокруг было мало что видно. Грязь, зарытые в эту грязь танки и мокрый снег. Вдалеке что-то горело, дул сырой противный ветер и свистели трассера. Жечь костры, курить и высовываться было нельзя, поэтому мы перекусили холодной тушенкой из сухого пайка и выставили дежурство в башне. Остальные спали, кто сидя, кто лёжа. Так мы и встретили новый, 95-й год…
По рации я слышал, что где-то прорываются «чичи», у кого-то «оторвало башню», а над соседней ротой зависло НЛО. И они пытались его обстрелять. Возможно, ребята отмечали праздник промедолом, не знаю. Когда мы видели вспышки выстрелов в нашу сторону, мы стреляли в ответ, в эфире и в стране была неразбериха. Оставалось ждать и спать. Кстати, спать на командирском месте очень неудобно. Места мало и кругом торчат острые железяки (по слухам, БМП-1 проектировала фригидная тётка и так мстила мужикам). Я, впоследствии несколько раз до крови раздирал кожу, то креплением для автомата, то рычагом сидения. Один раз довольно сильно, но возвращаюсь к рассказу.
Соседи-танкисты рассказали, что видели вспышки выстрелов из соседнего строения на взлетном поле. Снайпер. Недолго думая, развернули пушку и вторым выстрелом расхерачили половину домика. Больше оттуда никто не стрелял.
От танкистов же мы услышали байки, что снайперы — не чечены, а прибалтийские биатлонистки отряда «Белый чулок», командир Серёга доверительным шепотом рассказал, как его кореша недавно изловили такую биатлонистку и разорвали её двумя танками, привязав за ноги. А потом размазали то, что от неё осталось траками по полю.
А у нас случилась радость, рядом запарковалась полевая кухня. Хотя, прапорщики почти все продукты разворовали, но раз в день стала появляться горячая еда. Откуда-то привезли гуманитарную помощь, удалось урвать пол-коробки печенья и галет. Прапорщики раздобыли коньяк, напились и устроили перестрелку. Чудом никого не подстрелили.
Помню, как я накинув на голову бронежилет, бежал от полевой кухни до своего поста с коробкой гуманитарки, а вокруг только пули по ветвям чирикали. Тогда мы ещё не знали, что бронежилет спасает только от осколков, ножа и от наших автоматов. Но у чеченов были старые АК-47, пулемёты и снайперские винтовки, калибра 7,62, которые прошивали солдатский броник как картон. После того как мы увидели простреленные ими броники, многие вытащили из бронежилета все титановые пластины, оставив лишь легкую кевларовую жилетку. Ибо какой смысл таскать лишнее железо, если оно не помогает. А не носить нельзя. Приказ. Другие же, например здоровенный прапорщик Зайцев — наоборот усилили свои бронежилеты за счет двойных пластин. Зайцев с гордостью демонстрировал всем желающим дырку на спине своего жилета и простреленную первую пластину.
Так и сидели мы на окраине аэропорта, по уши в грязи, а мимо шли колонны с беженцами. Грозный за несколько дней был почти полностью превращен в руины.
Не думал, что сковыривание пластов памяти может вызвать депрессивные настроения. Возможно, мозг таким образом решил избавиться от «ментальных шлаков». Невесёлое это дело — копаться в себе, препарируя трупик старой реальности.
«Грязный Грозный»
После двухнедельной стоянки в бывшем аэропорту «Северный» мы получили команду зайти в Грозный. Несмотря на опыт Садового, опять ехали с наглухо задраенными люками. Город казался вымершим. Ни одного целого здания, уцелевшие останки домов — сплошь в дырах от осколков и прямых попаданий. На дорогах — месиво из грязи, раскрошенных кирпичей и останков тел погибших. Нас определили в здании бывшей школы. Каждому взводу назначили радиус дежурства, мы вырыли окопы и наставили растяжки.
Растяжка — это такая граната, привязанная к столбу, или дереву. Вместо чеки вставляется длинная проволока, натянутая на высоте примерно 30-40 см от земли. Зацепил ногой проволочку и БА-БАХ! По идее, растяжки нужны для предупреждения о нападении противника. Но сигнальным мин-свистулек у нас было немного, а вот гранат — целый ящик.
Справедливости ради, стоит сказать, что на растяжках подрывались в основном свои же. Кто-то по неосторожности, но чаще спьяну. Таких раненных отправляли в госпиталь с сопроводительном письмом о «боевом ранении» во время спец.операции. А это означало дорогу домой, на лечение. Хотя, конечно и снайпера постреливали.
Был в нашей роте один нескладный солдат, с СВД (снайперская винтовка Драгунова), всегда ходил с полными карманами патронов. Зачем ему дали винтовку — до сих пор не понимаю. Сидел он как-то у костра вечером. И словил пулю в голову. От настоящего снайпера. Каску пробило навылет, бедняга упал в костер, бушлат загорелся. Начали взрываться патроны в карманах. Пока вытащили, полголвы обгорело. Я видел потом сопроводительное письмо к «грузу 200», написанное нашим юным лейтенантом. «Мл. сержант В погиб в бою, геройски выполняя воинский долг»….
А с кормежкой опять начались перебои. То воды не было, то машину с провиантом духи взорвут. Приходилось втихую лазить по окрестным погребам. Некоторое время питались почти исключительно галетами с абрикосовым вареньем. Вокруг валялись «синие» — так мы называли трупы. Один — даже с золотыми зубами. В какой-то из дней, нашу роту выгнали на построение, зам ком.батальона узнал, что в роте появился мародер-стоматолог. Зубного специалиста быстро вычислили и заставили закапывать все трупы в округе. Ну и своих зубов немного лишили. Майор Агафонов не любил долгих разговоров.
Где-то в начале января к комбату пришли люди с камерами, среди них НАСТОЯЩАЯ женщина, хоть и в очках. Женщин, мы не видели почти месяц. Оказалось, телевизионщики из Свердловска. Снимают репортаж для 4го канала. Рассказали, что ютятся в одном подвале с питерским музыкантом Юрой («ну тот, который про Осень поёт ещё»). Шевчука я видел издалека, ибо торчал в это время на посту, но ребята рассказали, что душевный мужик. Песню, мол про нас пишет. А у комбата в подвальчике трофейный видак и телевизор, запитанные от генератора. В телевизоре «Ё май хат, ё май соул». Странный контраст. Напомаженные, белозубые мальчики и тут мы, такие чумазые, в рваных, нестиранных бушлатах.
Кстати, где-то в это же время нам наконец завезли новое обмундирование. Настоящие песчаные «афганки» вместо наших очень неудобных ХБ-шных галифе и гимнастерок. Камуфляжная форма тогда полагалась только спецназовцам. К тому времени, наши орлы больше походили на партизан, в непонятных шапках, свитерах, кроссовках и замасленных бушлатах. Все с закопченными рожами. Потому что мыться было негде и нечем.
«Чумазые мародеры»
Снег на Северном Кавказе лежит максимум два-три дня. Средняя температура зимой — около нуля. Поэтому, падает, тает, жижа, грязь. Особенно с учетом разрушений и езды танками по городу.
И вот середина января. Прячась за различные неровности грунта и руины чеченских особняков, с каким-то неведомым заданием ползут по Грозному спецназовцы. Прямо по самой грязище. Показывают сигналы знаками, переговариваются через электронные гарнитуры. Мимо, никого не стесняясь шествуют танкисты из соседнего батальона. С коньяком в канистре и немытыми около месяца рожами. Из окна чеченского домика за данной сценой наблюдаем мы. Уплетая грецкие орехи и абрикосовое варенье. Потому что зампотыл пропил наши сухпайки, а жрать что-то кроме жаренного хлеба надо. И мы с приятелем Женькой — командиром соседней БМПшки совершаем регулярные набеги на покинутые дома. Тырим золоченные ложки (ибо ложка — это основное имущество солдата), кофты (потому что новые афганки быстро превратились в грязные вечно-сырые обноски) и соленья-варенья. Хочется найти фотоаппарат, желательно полароид. Потому что в то время с фотиками было не очень, у меня, к примеру нет ни одной фотографии из армии. Тоесть, вообще.
В одном из домов находим разгромленную студию звукозаписи. На кассетах чеченская «Танябуланова», поет жалостливые песни, жалостливым голосом. Мы долго потом слушали, даже нравилось.
Женька — такой-же как я полугодичный командир. И тоже любитель полазить там, где нельзя. Естественно, наше руководство смотрело на это сквозь пальцы, моджахедов мы опасались, но голод был сильнее. В один из дней меня и Женьку на улице выцепил особист. И конечно же отвел к нашему заместителю комбата. После «разговоров» болят челюсти, у меня разбита губа, у Женьки выпал зуб.
Но набеги не прекращаем. Так и живем. Днем боремся за еду и тепло. Ночью — дежурим на постах. Все это под постоянной минометной бомбежкой и частыми обстрелами.
После втыка за мародерство от замначкомбата, ротный устроил нам учения в соседнем панельном доме. Чтобы дурью не маялись. Побегали, повышибали двери, напугали местных жителей, которые почему-то не свалили из города и ютились в подвале.
Из последних наших с Женькой вылазок в город, мне почему-то запомнилось посещение одной из уцелевших многоэтажек. Вид раздолбанного почти полностью города, столбы черного дыма и весеннее синее небо над этим всем — казался очень позитивным.
В конце февраля комбат получил приказ о выводе нашего подразделения за черту города.
Как сейчас помню: танки, увешенные коврами и прочей винтажной мебелью (для топки костров), штабные БТРы, заполненные трофейными видаками и прочим экспроприированным имуществом и наши БМПхи с солдатиками, больше похожими на табор цыган, двигается из города. Впереди гордо несется БТР подполковника Смолкина, с чучелом рыси на башне (умыкнули из какого-то музея). В люке торчит лицо Данилы, с которым мы вместе призывались из Красногорского военкомата. Теперь он водитель и помощник самого Смолкина. Данила улыбается. В каких только переделках со своим командиром они не побывали. Колонна идет, из кустов кто-то стреляет. Под ярким солнцем жизнерадостно блестит грязь и чьи-то размазанные по дороге мозги. Пахнет весной.
«Чеченская весна»
Всё же, я благодарен командирам, за то, что они очень точно оценивали боевые способности каждого солдата. Мне досталась роль человека из массовки. Главная задача — сильно не тупить и правильно передавать распоряжения командира своему подразделению. В боевых действиях наш взвод особо не участвовал, основные усилия уходили на то, чтобы выжить самим и не подвести своего командира. То есть, если ты не спишь на посту — ты молодец! А если спишь стоя, чутко и не палишься — то к тебе нет вопросов. Если храпишь, и тебя регулярно будит начальник караула воплем «Спишь, гнида!?» — значит сам виноват и сиди на киче.
«Кича» — это гауптвахта в виде зиндана. Зиндан — на Кавказе это яма/тюрьма. Каждый свежий сиделец углубляет яму на метр. И так — пока хватает верёвки, чтобы бедолага смог вылезти наверх.
Ближе к весне наш батальон загнали на одну из сопок, окружающих Грозный. Из-за постоянных ветров, все кустарники, которые можно было использовать как дрова и наша боевая техника, с палатками, покрылись замечательным, очень красивым слоем льда. С необычными горизонтальными сосульками. Как-то снежная буря продолжалась около двух дней, всё это время мы безвылазно сидели в БМП, уклоняясь, от текущей сверху воды, ели заледенелую кашу из сухпайка, время от времени прогревали мотор.
Иногда вылезали в башню чтобы поглядеть по сторонам. По сторонам сплошная белая мгла. Возле двигателя, в большом кухонном термосе зрела брага из овсяных зёрен с сахаром. Брага давала легкое отупление, эффект «тяжелых ног» и небольшое расстройство пищеварения. Впрочем, мне было не до браги, организм отказался усваивать тушенку, а консервированные каши закончились, приходилось довольствоваться сухарями.
Откуда-то привезли походные печки-буржуйки, но дрова в виде ящиков от танковых снарядов к тому времени закончились. Приходилось лазить на вершину сопки за обледенелыми ветками боярышника. Боярышник горел плохо. Проблема обогрева и розжига решалась соляркой, в результате чего почти у каждого из нас отсутствовали брови. Спички отсырели, розжиг производился соединением клемм от БМПшного аккумулятора, от искры загоралась кучка пороха, потом политая солярой щепа. Такой вот солдатский лайфхак.
Однако, солярка — не бензин, сама по себе не горит, хотя, горению способствует. Но для начала нужно минут 5 активно раздувать угольки, в итоге стараний, столб пламени часто вырывался из печки прямо в лицо дежурному печкодуву.
Короче говоря, видок у нас был ещё тот.
Каждый взвод вырыл себе собственную землянку, потому как спать в сыром десантном отсеке было уже невозможно. Кроме землянок, у каждого бойца имелся собственный окоп, к которому нужно было бежать в случае нападения «духов». Но на сопках было довольно тихо. Иногда постреливали не очень меткие (к счастью) снайпера, да пролетали над головой случайные трассера бухих контрактников соседнего батальона.
Внезапно кончились снегопады и наступила весна. Утренний туман как море затапливал долину, над поверхностью белого сумрака оставались лишь вершины заснеженных ещё гор. В такие моменты казалось, что всё не так уж и хреново, что вся это бодяга кончается и скоро мы поедем домой.
Примерно в это время случилось первое перемирие, к нам на опознание привезли тела погибших в Садовом в новогоднюю ночь. Останки были упакованы в серебристые мешки, узнать лица бывших сослуживцев после 2-х месяцев можно было с большим трудом.
Вслед за грузом 200 из роты уехали на дембель и несколько старослужащих. Моего приятеля Женьку перевели из командиров в повара, поэтому вопрос питания нашего отделения несколько улучшился. Хотя, надо признать не сразу. Евген поначалу регулярно сжигал кашу, за что огребал люлей и вечно ходил с фингалами. Но его конопатое лицо ощутимо округлилось и порозовело. Моё же — вследствие сухой диеты, было бледно-зелёного цвета. Как полагается без бровей, с обожженными руками в грязных бинтах. Приперся к медикам и брякнулся в обморок. Первый раз в жизни. Откачали кружкой спирта, накормили и положили спать на полку.
В это же время, взамен дембелей, приехали первые контрактники. В моё распоряжение поступили внешне похожий на Шукшина, тридцатипятилетний Серёга и 29-летний похожий на чечена раздолбай Олег, которого в связи с внешним сходством сразу же окрестили Душманом. Тогда они казались мне очень взрослыми. По началу от дежурств они не отлынивали и вели себя тихо. По вечерам контрактники собираись у нашего костра, рассказывали о своих нелёгких жизненных ситуациях, женщинах и семьях. Со временем, контрактники взяли под свой контроль производство браги и сборища в нашей палатке стали постоянным явлением.
Я же все чаще стал уходить «за дровами» на вершину сопки. Там спокойно торчал по половине дня, загорал и рисовал, обычно один, или с Мишкой, командиром соседнего экипажа. У него была схожая ситуация. На горе было тихо, сплошным синим ковром цвели подснежники. Только где-то внизу продолжали ухать мины и стрекотали автоматные очереди.
«Аргунский отдых»
В начале марта растительность на Кавказе начинает бурно зеленеть и цвести. Сливы-вишни, дикая груша и непролазные заросли терновника, которые по военной традиции обзывались «зелёнкой». Если зимой мы без особого страха бродили по лесу, то теперь под каждым зелёным кустом мерещился злой чечен в маскхалате. Добавляли перцу чуть не ежедневные сводки по рации. К примеру, что на сопке возле нашего блокпоста готовится прорыв большого отряда боевиков.
Но кроме пьяных прапорщиков из роты тех-обеспечения, базировавшейся рядом, никто не «прорывался». После каждого бабаха очередной мины-растяжки, в сторону зелёнки начинался шквал истеричного пулеметного огня со всех ближайших постов. Утром в лесу находили следы крови на ветках, но чаще подбитых барсуков или разорванных в клочья ежей.
Мы торчали на горе уже больше месяца и почти обустроили быт, как поступило распоряжение менять дислокацию. С грехом пополам, прицепив закопченные печки к броне, мы двинулись в сторону Аргунского ущелья. По причине забитого хламом десантного отсека сперва ехали на броне, но после пары обстрелов и чирканий пуль над головами, решили не выпендриваться и залезть внутрь.
Нашу роту расставили вдоль не очень широкой речки. Из расчета один пост на 150-200 метров. Тыловики выдали на каждое отделение по цинку ржавых патронов и укатили. Зато рядом вновь танкисты, а значит дрова, порох и бензин. В бензине хорошо отмокают ржавые патроны и ржавые, после сырых гор автоматы. Я к тому времени везде таскался с коротким АКСУ, а мое штатное «весло» АК-74 с подствольником, валялось в десантном отсеке, покрываясь толстенным слоем ржавой окиси.
Оказавшись у реки, наконец-то понимаю, для чего нужен подствольный гранатомёт. Им очень удобно глушить рыбу! И всплывает её ровно столько, сколько нужно для ухи. Потому что когда танкисты ухитрились поставить свой Т-80 под диким наклоном и жахнуть со всей дури по заводи, всплыла почти вся рыба в радиусе 300 метров. Кто бы мог подумать, что в такой небольшой речушке водятся такие огромные усачи, похожие на пескарей, но размером с карпа. Хватило на всю роту и даже отвезли гостинец комбату.
Несмотря на постоянные оповещения о бандах боевиков в округе, в нашем углу было довольно тихо. Дрова и вода — под рукой, свежая уха на завтрак, обед и ужин. Можно было передохнуть.
В один из вечеров я ушел за дровами, а когда вернулся, парни зачем-то передвинули палатку от костра. Но в сумерках я этот факт не особо отразил. Ночь, вылезаю по нужде и привычно начинаю обходить палатку сзади, однако вдруг земля кончается…
Судорожно взмахнув крыльями, я осознаю, что крыльев у меня нет. Как и земли под ногами. С трехметрового обрыва плюхаюсь в ледяную воду. Течение быстрое, река после дождей глубока, а берег с нашей стороны глинистый и практически вертикальный. Порадовавшись, что на мне нет бронежилета и судьба Ермака видимо не грозит, цепляюсь за ветку боярышника и ползу по скользкой глине вверх. За минуту меня отнесло на 50 метров. Когда притопал к костру, выяснилось что дежурный пулемётчик даже не слышал мой ночной плюх. Чуть обидно, но сажусь сушиться.
Недолго продлился отдых у реки. 29 марта, пришел приказ готовиться к бою. Идём на Гудермес.
«Гудермесский замес»
Пожалуй, единственный страшный эпизод в моей военной биографии. А потому что с ходу мы влетели в настоящий бой. Выпрыгнув из Бэхи, с дикой скоростью, каждый из нас зарылся на полметра в грунт. Откуда-то стреляют, летят мины и гранатометные заряды, стаи трассеров, черный дым и нихрена непоятно. Лихорадочно мочим очередями по всем ближайшим кустам, в ответ летят пулеметные очереди. Дзот. Капитан по рации что-то непонятно орет и матерится. Пластуном метаемся за патронами и зарядами для подствольников. Подствольные мины не долетают.
Наш гранатомётчик, заряжает свою шайтан-трубу и бабахает куда-то в центр дыма. Тут начинают лупить по нам с соседней горы. Рядом горит какая-то нефтяная вышка. Переползаю за бэхху и снова углубляюсь в грунт. Через пару часов обстрел заканчивается. Мы окапываемся. Разведрота прочесывает зелёнку и считает бородатые трупы. Кто кого подстрелил — конечно непонятно. Но высоту над Гудермесом, мы как оказалось взяли. Радуемся. Воды нет. Пьем через специальную бактерицидную трубочку из ближайшего болотца. Чудо! Несмотря на всяких червячков, дафний и тино-вонючесть. В это время десантники занимают город. Черный дым усиливается. Количество пьяных в зюзю прапоров — тоже.
Вечером отметили это дело коньяком (или брагой) теперь уже не помню. В тот день я снова научился материться. А наш небольшой отряд как-то спаялся. Помню, как бегал с гранатой и нерабочей чекой к соседним экипажам, разжимал руку и кричал что больше не могу держать. Кичина шутка в данном случае удалась. Меня даже не били (а может просто бегаю быстро). Гудермес — город красивый. Даже когда горит. Даже издалека.
Через неделю, почему-то нас снова загнали в лес. По рации пришла сводка, что к Гудермесу опять прорывается огромный отряд боевиков. И что пойдут они именно по нашей дороге. Нам запретили жечь костры и выставили усиленный дозор.
Однако, тишина не нарушалась ничем, кроме пьяных контрактников. С едой опять начались перебои. Прапора меняли сгущенку-тушенку на коньяк у местного населения. Мы с парнями вечером ограбили тентованный ГАЗ с провизией соседнего батальона, ещё через несколькод дней вскрыли шишигу нашего ПАКа (полевая автокухня). Это было смешно и страшно. Но голод сильнее страха гауптвахты. Зато теперь мой галетный рацион дополнился сгущенкой и куриным паштетом.
В один из дней, угораздило охранять кичу (яму), в которой сидели обычно разнообразные нарушители воинской дисциплины. И кого я там обнаруживаю… Антона К., каменского земляка, с которым вместе призывались. Этот раздолбай — по моей инфе наркоманил до армии и «промедолил» в Чечне, ну и бухал тоже не хуже прапорщиков. Уж не знаю, что он натворил, но увидев меня, начал слезно проситься в туалет и покурить. Я его вытащил, а тут мимо начальник штаба, тот самый. Который уже «работал» с моей челюстью. Ну что я скажу. Второй удар в челюсть был не слабже. И загремел я вместе с Антохой в яму.
Когда вышел, с кичмана, узнаю, что у нас новые контрактники. Два почти сорокалетних балбеса. Ничего не умеют, сбежали в армию от пилящих жен, долгов и алиментов. Один из этих воинов зачем-то начал разбирать десантную гранату РГН. Чего делать не рекомендуется. После «внезапного» хлопка, бросил её в окоп. Разбежаться не успели. Я шустро схоронился и даже не поцарапало. Контрактник — тоже успел отбежать, впрочем его все равно отпинали и отчислили из строевой службы, больше его не видел. А вот мой приятель, Мишка получил осколок в руку и поехал лечиться, комисоваться и домой.
Из этого же эпизода в лесу почему-то помню наше стрельбище. Опушка леса, на деревьях висят всякие непонятные ящики. Кто-то притащил мину от автоматического гранатомета и все пытались в неё попасть. Интересно было, как она бабахнет. Попал я, мина просто развалилась. Тогда мы решили стрелять по гранатом. Потому что этого добра у нас было много (целый ящик). Запалы ушли на растяжки, а сами «лимонки» остались. Приволок я значит на стрельбище рюкзак, вытряхиваю штук сорок разнообразных гранат, развешиваем их на деревья как ёлочные игрушки. Красота. Предвкушаем стрельбу… И тут идет наш капитан, откуда ни возьмись. Увидел «гранато-мишени» и побелел. Потом покраснел. Вобщем, снова я пошел углублять яму…
Кстати, ребята из экипажа нашего капитана — были те ещё шутники. Приходит ротный как-то с совещания, а они жгут в костре «Мухи» (одноразовые гранатометы), типа греются. Откуда ему было знать,что «Мухи» уже отстрелянные. Поэтому, сначала он распинал костер, потом свой взвод.
Внезапно начальник штаба узнал, что кто-то ночью вскрыл ПАК. Началась проверка. Но мы же хитрые. Все продукты и паштеты загодя спрятали в постовых окопах. На все вопросы удивленно хлопали очами и недоумевали. А кто же это, мол, покусился на святая святых?
Чеченские отряды так и не шли…
Не могу сказать, что у меня обширные познания в веществах. В школе, когда все втихушку курили какой-то «план», я-некурящий — очень смутно представлял себе, что это. И зачем. В ту пору я даже вино не пил. Но армия расширяет горизонты и прочищает мозги. Жизнь одна, она короткая и почти всё в ней хрень. Ты можешь сдохнуть в любой момент. Так пусть это будет весело.
Перед началом боев, нам выдавали по две ампулы промедола. Промедол — это местное обезболивающее, чтобы раненный солдатик не окочурился от болевого шока до того как его подберут духи, или, если повезет, свои. Но к концу зимы, промедола почти ни у кого не осталось. Кто-то поменял на тушенку, а у кого-то просто спёрли. К 95-му году на игле сидела почти треть молодежи. Конечно, это всё проникало и в армию.
Один из любителей «хмурого» служил связистом. А в свободное время «варил химку». Несмотря на пристрастие, парень он был умный, любил пофилософствовать и и неплохо разбирался в химии. Когда в начале мая отцвели первые маки, Нарк (его все звали только так) вышел на охоту, нарезал коробочки и принялся вываривать какую-то дичайшую смесь. Вонь из связной палатки стояла адская, понятия не имею, зачем в данном производстве используется бензин, и какие от этой гадости приходы, но Нарку видимо хватало. Свой страшный железный шприц он ласково называл «машинкой» и после каждого укола убирал в специальный чехол.
Когда нас в очередной раз перебрасывали с одной высоты над Гудермесом — на другую, колонна остановилась возле поля. Заросшего зелёной высокой травой с пятью листиками. Конопля! Таких детских улыбок я давно не видел на лицах парней. Половина роты высыпалась из БМП-шек и с радостным гвалтом, принялась набирать траву кто-куда. В основном, в мешки от бронежилетов. Наш суровый ротный матерился на это безобразие, но не запрещал сбор «гербариев». Потому как понимал ситуацию. Батальон стоял на блок-постах, в перерывах между дежурствами и приготовлением еды, заняться нам было абсолютно нечем. Не было ни книг, ни радио. Тут хоть какая-то отдушина…
Вечером опытные сержанты наварили «молоканку». Я попробовал полкружки, ничего не понял и ушел спать. Остальные колобродили и ржали как кони. Олег «Душман» задумчиво взял автомат, большой самодельный нож и сказав: «я пошел за чеченскими ушами», отправился в сторону Гудермеса. Ночью. Почему-то его никто не остановил… Где он бродил 2 дня, никто не знает. Вернулся помятый, грязный, без автомата и без ушей. Хорошо, хоть свои на месте.
К лету из конопли научились делать вполне съедобные салатики, которыми не брезговали даже старые прапорщики. Марихуана помогала курящим протянуть пару недель без курева, когда были перебои с поставками. Конечно, это не водка и не брага, эффект другой, более расслабляющий. Однако, есть и полезное для боеготовности свойство.
Часто после укурки, пробивает на «шугань». Становится дико страшно, тут уж ни о каком сне речи нет. Над «зеленкой» восходит красная луна, из ближайшей деревни доносится заунывное пение муэдзина, в кустах кто-то шуршит, а время становится тягучим как мазут. Ты сперва таращишься во тьму, прислушиваясь к каждому шороху, а потом, когда приходит сменщик, сидишь в окопе вместе с ним до утра. Потому что идти спать тоже страшно. Впрочем, анаша довольно быстро отпускает.
Однако, далеко не каждый куст конопли содержит нужное количество каннабиоидов. Наиболее ценной считалась «горянка». Её курили и жевали сухие листья. Сушили на поляне за дежурным постом, там же из травы гордо вздымались резиновые перчатки на бутылях с брагой. Каждое утро, ответственный за «радость» пожимал раздутые резиновые руки и переворачивал гербарии на газетах.
К июню, после залповых ударов «Града», когда горели горы и красиво искрились небеса, началось временное перемирие. Нашу роту перебросили в окрестности Чечен-Аула.
До нас на этом месте стояли десантники. Видимо, у них с обеспечением было получше, потому что в окопах осталось много боеприпасов, десантные бронежилеты, кому-то даже повезло найти камуфляжную форму, сушащуюся на ветках терновника.
Но больше всего радовались курильщики. Окопы десантников были обильно засыпаны окурками. К тому времени, шла уже третья неделя как в батальоне закончились сигареты. И вот эти никотиновые наркоматы ползая по окопам, собирали заплеванные, втоптанные в землю хабарики, вытряхивали табак, крутили самокрутки и вдохновенно дымили. Не гнушались собирать окурки даже в отхожих местах. С тех пор, я точно понял, что сигареты — дерьмо. Дающее только зависимость хуже анаши. И что я совершенно точно никогда не начну курить.
«Будни лесного блокпоста»
Всё-таки контрактники не только пили, спали и рассказывали свои жизненные истории. Например, Толик, мужик неопределённого возраста, с вечно красным лицом, научил меня готовить супы, каши и прочую нехитрую походную еду. Он же подсадил половину роты на самосборные травяные чаи. В горах ведь не только конопля растет. Тут тебе и дикая мята и шалфей, и лаврушка для супа.
Готовили мы на походной печке, похожей на ржавый цилиндр. Спички кончились ещё зимой, а каждый раз бегать до Бэхи и чиркать клеммами аккумулятора — не очень хотелось. Да и механник-водитель на это сильно ругался. Ещё был вариант сбегать за углями к соседям. Но в их землянке жил наш капитан, а как говорится: «не хочешь мозолить руки — не мозоль глаза командиру». Поэтому, я пользовался более простым и креативным способом. С помощью солнца, сломанной линзы и пороха, разжигал печку буквально за пару минут. Все мы в детстве выжигали, вот и тут, разобрал патрон, вытряс порох, и сфокусировав лупой солнечный луч, ждешь, когда пыхнет. Потом подкладываешь лапшеобразный артиллерийский порох и щепу. Через две минуты печка гудит как реактивный самолет. Правда, в случае облачности, такой вариант не работал.
Свой 19-й день рождения я встретил в окопе. Утреннее дежурство. Читаю свежие газеты и непонятно-откуда взявшийся в окопе Коран с русским переводом. Тишина. Вдруг резко оборачиваюсь, в трех метрах от меня сидит здоровенный заяц. Поздравить чтоль пришел… Пока я тянулся к ручному пулемету, ушастый в несколько прыжков перемахнул поляну и скрылся в «зеленке».
Зайцев вокруг было много, иногда они подрывались на растяжках, либо подстреливались дежурными и тогда наступал праздник живота. Пару дней взвод питался наваристым супом из зайчатины и довольно вкусными шашлыками.
Кроме зайцев, в окоп регулярно заползали змеи. Как правило, это были небольшие кавказские гадюки. Наступить мимоходом на пригревшуюся рептилию было довольно просто, поэтому в целях профилактики, я, как самый разбирающийся в фауне, брал лопату и рубил гадюкам головы. Если же это был уж, то просто хватал его за хвост и забрасывал подальше в кусты. Ибо нефиг тут ползать. Контрактники делали из гадюк жутко-полезный для мужского здоровья суп, а шкурки пускали на галстуки и ремни. Форменная одежда с пришитыми для украшения патронами, самодельными шевронами и чешуйчатым галстуком выглядела диковато.
Если с зайцами и змеями было всё понятно, то ночные шорохи и возня в кустах, пугали нас намного больше. К тому же, кто-то повадился воровать сухари из кухонной землянки. По началу, думали, что в роте кто-то «крысит». Но оказалось, что кухонный вор и виновник ночных шорохов — это маленький зверёк с пушистым хвостом, похожий одновременно на хомяка, белку и тушканчика. В одну из ночей, грызун залез в кухонный ящик из под снарядов, а обратно вылезти не смог.
По внешнему виду и большим грустным глазам, я понял, что это скорей всего лесная соня. Сони ведут ночной образ жизни, любят орехи, виноград и всё, что плохо лежит. Убивать воришку было жалко, поэтому на утреннем консилиуме мы решили приручить зверя. Но соня приручаться не желал и сбежал при первом удобном случае. Зато теперь причина шорохов в кустах не пугала, а для «ночного хомяка» на видном месте оставлялись сухарики и галеты. Чтобы не лазил по ящикам.
Впрочем, в одну из ночей, когда я сидел на дежурстве в своём окопе, вместо сони сзади подкрался начальник караула. Мои уверения в том, что сзади находятся только наши землянки, поэтому душманы вряд ли оттуда нападут, на него не подействовали. Про соню я даже заикаться не стал. В качестве наказания меня отправили углублять очередную «турму». Мои предшественники уже вырыли яму глубиной метра четыре. Днем в ней было прохладно и тихо.
Я спокойно отдыхал на старом бушлате, дочитывал Коран и разрисовывал блокноты сослуживцев. Благо, карандашей и фломастеров насобирал зимой в Грозном на полгода усиленных художеств. Рядом с ямой находилась палатка связистов. С музыкой в то время было не очень, кассеты с чеченскими песнями нам уже изрядно приелись, поэтому полковые связисты на отдельной волне устроили музыкальную радиопередачу, подключив к рации магнитофон. Между хитами «Сектора Газа» и какой-то плаксивой «Петлюры», вклинивались чеченские голоса. Видимо, боевикам тоже нечем было заняться в своих горах.
Поэтому, джигиты лезли в наш музыкальный эфир и делились всего одной своей сексуальной фантазией. Звучала она как обычно: «эй, русский, я твой мама ибаль!» Наш связист, Алик (тоже не совсем русский) страшно возмущался и начинал (как он думал) троллить радиомоджахеда встречными заявлениями, про его сестру и бабушку. Данные диалоги с чеченским и башкирским акцентом забавляли всю роту, Алику давали советы и подкидывали новые идеи. Джигит кипятился, угрожая всех нас найти и «зарЭзать», затем кричал что-то про Аллаха и отключался. И снова из динамиков звучал Юра Хой.
«Ханкала»
В один прекрасный день мне поступило распоряжение «убыть в Ханкалу для охраны чего-то там». Ладно, беру мелкий АКСУ, остатки сухарей и вместе с двумя дембелями лезу в кузов «Шишарика» (ГАЗ 66). Дембеля ехали до аэродрома, оттуда на родину, а я ехал непонятно куда, непонятно зачем. По дороге забрали ещё одного бойца ярко-рыжего окраса». Через пару часов нас выкинули в каком-то пыльном месте, заставленным брезентовыми шатрами и разобранной военной техникой. Грохочут танки, бегают незнакомые солдаты, в соседнем боксе краном снимают пушку с БМП-1. Цивилизация! Никакой бомбежки и даже есть нормальная столовка! Нам приказано охранять 3 ремонтируемых БМП нашего батальона. И заодно технический «Шишарик».
От кого охранять — непонятно, бэхи с выгруженными двигателями на капитальном ремонте. Ханкала — это глубокий тыл. С нами дежурят ещё два таких же балбеса.
Целыми днями загораем на крыше ГАЗика и читаем коллекцию книг про «Анжелику». Соседи-контрактники рассказали, что круто стирать одежду в бензине. Оказалось, действительно! Замочили на пару часов свои афганки, все масляные пятна от солидола и непонятная грязь — растворились. Через три часа сушки, форма абсолютно чистая и даже ничем не воняет. Но бензин, конечно нужен без масляных добавок. Эти же контрактники нашли где-то мелкие шарики от подшипника и решили загонать их себе под кожу полового члена. Через надрезы. Подбадривая друг-друга, мол «на гражданке все бабы будут наши!». (Кстати, через день одного из них увезли в медсанчасть с нагноением, грозила ампутация). Дебилы…
От нечего делать вечером шмаляем в воздух сигнальной ракетой, неведомого типа, найденной в недрах «Шишарика». Тут же прибегают два прапорщика и орут перебивая друг друга:
— вы что, казлы творите, такая ракета человеку живот разворотила!
— мне живот разворотило!
— вы чо, ахренели!
— ну-ка быстро оделись и пошли с нами! (видимо на очередную кичу)
— когда мне живот разворотило…
Второй прапор почему-то увлекся детальным описанием того, как и чем ему «разворотило» живот. И уже забыл, зачем пришел.
Мой рыжий друг вдруг заявляет, что у нас своё важное задание и мы никуда не можем уходить. Не имеем права! И захлопывает дверцу перед носами этих двух залетных командиров. В старом, чуть живом магнитофоне тихонько похрипывая, поёт Цой
«И я вернусь домой, со щитом, а может быть на щите, в серебре, а может быть в нищете, но как можно скорей…».
Когда дежурный отпуск в Ханкале закончился, выяснилось, что наш батальон опять перебросили, теперь куда-то вглубь Чечни. По приезду узнаю, что контрактники, которым неожиданно дали звания прапорщиков, изъяли у меня подствольный гранатомет. И теперь ходят как важные гуси с распоряжениями. В одной из дверей нашей Бэхи (дверь — по совместительству топливный бак) без палева на винном заводе залили коньяк. Теперь, пьянки каждый день, но после коньяка у всех изжога и запах солярки изо рта. Зато в горах красивые закаты и уже поспевает алыча. Мне коньяк не понравился…
*вспомнил, что на Ханкалу по разведданным должны были напасть орды душманов. Поэтому, нас и отправили на «усиление». Однако, войнушки не случилось. Жахнули в другом районе.
«Поле чудес»
И снова рассказ мой не содержит ярких батальных сцен. Жизнь на блокпостах — довольно скучная. И это, наверное даже хорошо.
Возможно, поэтому, я решил тогда написать домой развеселое письмо о том, как доблестно мы сражаемся с моджахедами. Что-то там было про простреленные колёса (на БМП!) и заваренный электросваркой (!!!) чеченами люк. И про то, что мы дерёмся с джигитами врукопашную, на саблях. Все эти психоделические вирши я как следует подпалил над костром и повалял по земле. И отправил без всякой задней мысли. Даром, что родители в это время обивали пороги военкомата, а отец даже хотел ехать в Чечню, «вытаскивать меня».
Сейчас понимаю, что в каком-то туманном угаре придумал такую шутку, но тогда мне казалось это развлечением. Конечно же, я выслал 2 письма, во втором было опровержение. Но как обычно, на почте второе письмо почему-то задержалось на пару дней. Не буду описывать реакцию, но думаю, что седых волос родителям это добавило. Дошли даже до военкома, военком юмор оценил и долго ржал над моим первым литературным трудом.
А меж тем, нашу роту опять перебросили, теперь куда-то в окрестности города ШалИ. И окопались мы в чистом поле, под огромной шелковицей. Это дерево такое. В поле росла конопля, из зрелых подов шелковицы получалась неплохая брага. Чечены нас особо не доставали, только муэдзин в ближайшей деревне по вечерам кричал очень уж страшно. От страха, мы пуляли в сторону деревни из ракетниц и неведомых десантных сигналок. Стрелять из оружия было категорически запрещено, ибо перемирие. Мы не трогаем их, они не режут нас.
Прапорщики пытались в очередной раз выменять консервы на коньяк, но еле унесли ноги. И вспоминали о данном инциденте с неохотой.
Несмотря на то, что в июне на Кавказе средняя температура под 40, форму никто не отменял. Но так, как наш блок был на отшибе, то весь солдатский гардероб состоял из синих сатиновых трусов, облегченного бронежилета, каски и автомата. В шаговой доступности — сапоги и штаны. А то вдруг комбат. явится Он за несоблюдение форменной одежды мог покарать неделей сидения в яме. Впрочем, в наши пампасы он обычно не забирался. Один только раз батальон собрали на какое-то построение перед очередным тыловым генералом. Солдаты толпились как цыганский табор, с большим скрипом и матюками выполняя элементарные команды командиров. Генерал — поорал-поорал, обозвал нас баранами и укатил обратно в Москву. А мы — на свои посты. Кстати, в это же время, из батальона ушли на дембель последние «деды». Один, самый здоровенный — угрюмо матюгался, мол мать пишет в письмах и ревёт, что убили Влада Листьева, «вот приеду домой, покажу вам Поле чудес!»
А в нашем «поле чудес» вызрела на редкость ядреная трава. Может там посадки были сортовые, не знаю. Помню как сильно «размазало» опохмелившегося «варенкой» контрактника Валеру, сухонького мужика глубоко за сорок. А тут внезапная передислокация. Валера залез на БМП, вцепился в держальную ручку и впал в анабиоз. Нас тоже штырило, водила гнал по полю, перелетая через глубокие арыки, ржал и что-то кричал на татарском, остальные угорали над Валерой и пели песни. Чудом никто не свалился с брони. У Валеры из носа выпала козявка, тут нас почти порвало. Кто-то потерял рожок от автомата, у меня веткой сбило кепку, Валера почти выронил свой пулемёт. Но тут случилась остановка. По рации получаю сигнал «Окапываться». Вовремя.
Присоединяйтесь к нам:
