Герой нашего времени. Алексей Климов
Герой нашего времени. Алексей Климов
Пустите меня на войну!
О разведчике Лёшке Климове, известном под именем Шаман, снято уже столько телепередач, что будь он зрячим, давно возгордился бы. Но у него
железное алиби: осколки мины, на которой в Чечне в марте 1996-го подорвался их БМП, перебили зрительный нерв и мир превратился для него в одну сплошную чеченскую ночь, поэтому ни одного фильма про себя он не видел.
Пересказывать эту историю мы бы не стали, если б не три важные новости. Во-первых, Климов окончил высшие офицерские курсы и начал работать в областной призывной комиссии. Во-вторых, поехал на операцию к известному башкирскому офтальмологу Эрнсту Мулдашеву, который обычно берётся за самые безнадёжные случаи. А в-третьих, лейтенант Климов снова собирается в Чечню. На этот раз командовать взводом, не видя противника: «Вот Мулдашев вернёт мне зрение хоть чуть-чуть, я прямо из Уфы туда и полечу,» — оптимистично пообещал он мне по телефону.
…Поэтому мы договорились так: в его родную Калугу я специально приеду в его отсутствие, чтобы задать друзьям самые откровенные вопросы, а с ним встречусь в Уфе после операции, в тот день, когда ему снимут повязки, чтобы стать свидетелем или чуда, или крушения всех его надежд или иллюзий.
Служили три товарища
Собственно, вопросов было два, но оба циничных: ну какая в его положении может быть Чечня? И что он говорит молодым парням, мечтающим «закосить» от армии: мужайтесь, ребята, станете такими же инвалидами, как я?
Генерал Головкин, военный комиссар Калужской области, в распоряжение которого приказом министра обороны и был командирован лейтенант Климов, сначала тоже сомневался. Потом посмотрел, как тот проводит встречи с призывниками. Казалось бы, эффект должен быть обратным, но план призыва был перевыполнен!
«Я анализировал — на «гражданке» смертность выше. Но одно дело: погибнуть на рубежах своей Родины, а другое — под трамваем или на криминальных разборках, — говорит призывникам Лёша, не видя выражения их глаз. И рассказывает притчу о том, что армия — это доменная печь, из которой один выходит сталью, а другой шлаком, — Так имейте же уважение к себе и возьмите лучшее, что там есть!»
Сам Лёша Климов в армию ушёл так: утром получил повестку, а в обед уехал. «Ты откуда?» — спросил его сосед, когда их привезли в московский Кремлёвский полк. «Из Калуги.» «И я из Калуги!» — обрадовался тот. Это был Дима Родькин. В спецназ попасть крайне сложно — ниже метра восьмидесяти и меньше кандидатов в мастера спорта туда не берут. Из лёшкиного и димкиного призыва повезло только двадцати. В том числе и им двоим. А третий их товарищ, Саша Кабанов — Кабанчик, как они его ласково называют, — вообще, оказался единственным везунчиком из своего Серпухова.
Пошли первые сообщения о Чечне. Все рвутся в бой, но элитные войска берегут и никуда не отправляют. Рапорта строчить начали, а командир роты их демонстративно рвёт — какой же командир расстанется с грамотными сержантами? Но и у Лёхи с Сашкой была своя логика: лучше отправить на войну одного настоящего профессионала, чем десяток неподготовленных молодых ребят. Сашину тайну я выдать не могу — обещала — скажу лишь, что для того чтобы попасть в Чечню, схитрил он высококлассно… А Лёхину фамилию в списки по знакомству внесли земляки, которые служили при штабе.
А вот калужанину Димке Родькину не повезло: его, как единственного у матери сына, в Чечню не пустили. Но после дембеля он прямо с вокзала пошёл не домой, а к Лёхе, и стал помогать создавать «Россич» — клуб участников боевых действий в Чеченской республике. Поэтому, на мой скепсис по поводу того, что его друг Климов снова двинет в горы, Дмитрий реагирует с тройным запалом: «Ну в гражданской-то жизни он нами как-то командует! Естественно, сам роту в бой уже не поведёт. Но на слух разобраться в ситуации и принять грамотные решения сможет. Обрати внимание на наш ремонт: Лёха нас, честно говоря, припахал — все швы перепроверил, всю мебель ощупал! Первые пол-года я всё пытался представить, будто тоже ничего не вижу и закрывал глаза. Думал: «Как так можно жить?» А сейчас, вообще, забываю, что он не видит. Особенно, когда мы ругаемся.»
Почти трое суток Лёша был «грузом-200»
Недавно возле климовского подъезда обнаружили нечто, похожее на бомбу, которая впоследствии оказалась муляжом. Объявили срочную эвакуацию жильцов. «Плёнки, главное — плёнки возьми!» — кричал Лёша маме. Ценнее видеоархива в этом доме действительно ничего нет.
…Наталья Ивановна включает кассету. Лёша смотрит с экрана совершенно мамиными серыми глазами — только ещё не выплаканными, как у неё.
— Ощущение, что за этим мальчиком судьба следила. Он приезжает в отпуск перед Чечнёй, я снимаю его на видеокамеру и почему-то говорю за него в кадр: «Запомни меня молодым и красивым!» Даже его подрыв на войне и тот был снят на плёнку! То ли там была у кого-то любительская камера, то ли оказался рядом невзоровский оператор, но через полтора года нам прислали эту видеокассету: Алексей лежит у подорванной машины, а над ним склонились его ребята, — вспоминает мама.
При чём тут Невзоров? Да просто его фильм «Чистилище» — как раз про Лёшкину разведроту, с которой боевики предпочитали не связываться и прозвали «бешеной». А «Кобра» и «Гюрза» — прототипы главных героев — позывные абсолютно реальных людей, с которых эти портреты и были списаны. Саша Кабанов звался Зимним, а Лёша Климов — Шаманом, но если бы боевики знали, что на войну перекочевало всего-навсего школьное прозвище и что сам он не имеет никакого отношения к колдовству, они бы сильно расстроились.
Лёшкин подрыв фантастическим образом вошёл в историю, но сам он этого уже не увидел. Ни на телеэкране, ни с неба, куда рвалась в эти минут его душа. Он ещё что-то автоматически бормотал и просил: «Подождите, я сейчас умоюсь и пойду с вами.» Но тут Саша Кабанов вколол ему промедол, чтобы тот не умер от болевого шока и больше Лёша ничего не помнил.
Ни то, как остановилось сердце. Ни как грузили в вертолёт под приговор врачей: «Этого всё равно не довезём.» Ни то, как ребята молча пили водку, потому что им сообщили, что старшина Климов «двухсотым грузом» ушёл в Ростов. А он в это время действительно двое с половиной суток трясся в вагоне-рефрижераторе рядом с другими телами, запелёнутыми в фольгу.
Но вот дальше в рай апостолы его не впустили — они спрятали под белые халаты свои крылья, превратились в бдительных санитаров и перед тем, как запаять гроб, показали этот странный труп, у которого гнутся руки и ноги, опытному седому хирургу…
А в Калуге вовсю плясала весна, красивая и молодая Лёхина мама примеряла новые платья, не зная что в почтовом ящике уже лежит письмо из ростовского госпиталя:
«Уважаемая Наталья Ивановна! Пожалуйста, не переживайте и не обижайтесь на нас, так как мы пишем Вам по просьбе Вашего сына. Сейчас он жив, но имеет ранение в голову и лежит вместе с нами в палате. Алексей идёт на поправку, правда, есть ещё небольшая проблема с глазами, но постепенно всё должно нормализоваться. Так говорят врачи.»
Слава Богу, они с Лёшиным отцом сразу уехали в Ростов, и другой конверт, с похоронкой, пришлось вскрывать младшей сестрёнке Кристине, когда она уже точно знала, что это ошибка… А родители в это время застыли на пороге больничной палаты, потому что вместо здорового и красивого молодого человека, которого они провожали в армию, увидели бритого слепого мальчика, по вискам которого полз уродливый шрам.
«Алёша…» — тихо позвал отец. Тот заорал: «Батя, где?..» Мать бросилась ему в ноги. «А это кто?» — удивился сын. И замер: «Мама? Мама!..» Он остановился на взрыве и не помнил больше ничего. Огнестрельно-осколочное проникающее черепно-мозговое ранение, слева у виска — дырка от входного отверстия, справа — от выходного. С таким ранением легче умереть, чем выжить.
Кофе по-чеченски
— Выжить в этой войне — не самое трудное. Продолжать жить дальше гораздо труднее, — часто повторяет теперь Лёшина мама Наталия Ивановна.
— Трудно привыкнуть: «Лёш, я тебе свет в туалете включила», — говорит сестрёнка Кристинка.
«Спасибо, он мне не нужен,» — отвечает Алексей металлическим голосом. Та — в слёзы. Вроде бы не хотела человека обидеть, а получилось…
— Завтра я разбужу тебя запахом кофе. Это был шок: он сам зажёг газ, нашёл джезву, чашки и принёс поднос в комнату…
Он всё пытался делать сам: стирать, мыть посуду и даже стричь ногти. Нечаянно задел головой люстру — прозрачные лепестки посыпались на пол и разбились. Он собирал осколки, как мозаику, и был безумно рад, что сам смог всё склеить. Учиться читать по Брайлю отказался категорически, хотя прямо с домом библиотека для слепых. «Пригодится, хоть деньги будешь различать,» — убеждали его сестра с мамой. Упёрся, как бык: «Я всё увижу сам!»
Расслабляться ему не давали. Особенно бывший спецназовский командир Дмитрий Саблин: «Отмазки не принимаются! Одеться за 45 секунд!», — приказывал он и Лёша автоматически натягивал на себя военную форму, которую теперь носил, не снимая. Друзья тащили его в ночные клубы и
дискотеки — металлоискатели на входе отчаянно звенели, как только он появлялся у порога. «Достаньте металлические предметы!» — строго говорила ему охрана. «Да это у меня в голове пара пуль…» — посмеивался он. Однажды услышал за спиной: «Ишь, прикинулся слепым! Видели, как он танцевал?!» Эх, ваши бы слова да Богу в уши…
Начали подтягиваться ребята-»чеченцы» и Лёха Климов стал оживать. Он-то из собственного опыта знал, что это такое — вернуться с войны. Одних нужно было адаптировать к мирной жизни, других — удержать от ухода в криминал, а о третьих — просто помнить, потому что помочь их семьям больше было некому. О «Россиче» и его председателе начали говорить и писать. Однажды именно эту газету прочитал министр обороны Сергеев. И издал приказ: направить в Калугу специальную комиссию, выявить все желания Климова и способствовать их осуществлению…
Приезжают полковники из Генштаба: «Алексей, что ты хочешь? Квартиру, машину?» А он им: «Хочу быть офицером!» Те заулыбались: «Это не проблема, мы смотрели твоё личное дело и документы на получение ордена Мужества, можно дать звание за боевые заслуги.»
«Да нет, вы не поняли, — перебил он. — Я хочу учиться, чтобы потом служить в армии!»
Пауза длилась минут десять… Но приказ направить его на высшие офицерские курсы в Читу всё-таки пришёл.
Если друг оказался вдруг…
Хорошо, когда у человека есть друзья. Вот Дима Родькин, какой молодец, каждый день в гости бегает! Настоящий мужик. Главное: ничего лишнего не спрашивает. Не то, что родственники — достали уже вопросом: когда свадьба? «Никогда!» — огрызается Лёха.
— Да не твоя свадьба, болван! Димки Родькина и твоей сестры!!!
Вот черти! Вся Калуга уже, оказывается, знает, а ему никто ничего не говорит… Купил Лёха вина, поставил на стол да как рявкнет:
— Вы о моём здоровье подумали?! У меня же от радости сердце могло лопнуть!
Осторожно потрогал руками Кристинкино белое платье… Представил в нём сестру, которую в последний раз видел со школьным ранцем. Классно! А вот нарисовать в воображении, какой в итоге получилась племянница Настенька, фантазии ему уже, увы, не хватило, а вспоминать было нечего.
Что касается зрения, все специалисты говорили одно: прошло четыре года, сопротивление бесполезно — осколок перебил зрительный нерв. Но тут в Москву залетел на пару дней из Уфы знаменитый доктор Мулдашев и сказал слова, которые Алексей повторял потом, как стихи: «Левый глаз видеть точно не будет, но у правого есть шанс и надо его использовать».
«У меня на руках он в первый раз и умер»
«Вставай!» — тормошат Алексея медсёстры. «Есть!» — сквозь наркоз отвечает он.
Многочасовая архисложная операция в уфинской глазной клинике — абсолютно незрячему человеку пытаются вернуть зрение и с помощью специального вещества — аллопланта — регенерировать сосуды. Все устали, но хохочут от души — Лёша тут всех смешит. «Надеюсь, вы понимаете, что от этой операции зависит ваше будущее? — многозначительно предупредил он бригаду перед тем, как погрузиться в дрёму. — Если не прозрею — голову вам сорву.»
— Подумай лучше о чём-нибудь хорошем, — мудро посоветовал профессор Мулдашев. С этим Лёха Климов и заснул.
Золотых замков профессор ему не обещал, но сказал: «Сделаю, что смогу». Вероятность успеха операции — процентов 15, а зрение может восстановиться и на 60, и на 20, и на 80. Но всё это будет ясно потом.
Пока же Лёша видеть может только сны. Снится война: то с немцами, то с чеченцами, то с афганцами. Он стреляет, а пуля летит медленно-медленно, как большая птица. Лёха в панике просыпается. До утра его сегодня лучше не трогать, он отходит после наркоза, поэтому мы с Кабанчиком — Сашей Кабановым, — тем самым другом-разведчиком, который вколол ему промедол и спас жизнь, а сейчас привёз в Уфу на операцию, — прячемся от жары под вентилятор и решаемся, наконец, поговорить о том, как Алексей умирал.
— Разведка идёт впереди, а вся остальная бригада движется километрах в двух сзади. Наша задача — вызвать огонь на себя. Выехали на двух БМП,
сели с Лёхой плечом к плечу на башню, он — слева, я — справа. И вдруг, с левой стороны раздаётся взрыв — наехали на мину-»лягушку». Длилось это всего секунду, но мне показалось, ужасно долго. До сих пор не понимаю, как остался жив, — мина разорвалась буквально в полуметре, а радиус поражения у неё — метров сто. Наверное, меня слегка контузило. Развеялся дым, тут Лёха ко мне повернулся, — глаза у него вздуваются и натурально вылезают из орбит. Он был ещё в сознании, но потом провалился язык. И дышать он перестал совсем. Боюсь, я тогда повредил ему челюсть — зубы
пришлось разжимать ножом. Практически у меня на руках он в первый раз и умер: сердце биться перестало, пульса нет. Сделали на всякий случай искусственное дыхание — вроде задышал опять. Подъехали медики, вставили ему под язык какую-то стеклянную штуку. «Всё…» — говорят. Встали мы тогда вокруг него, попрощались… Начальник разведки мне сказал:
«Вернёшься, съездишь к родителям Клима, расскажешь… О том, что Лёшка жив, я узнал почти через месяц. Приехал в госпиталь — он от радости как прыгнул на меня, аж башкой ударился, чуть снова череп не расколол! Расспрашивал потом и про подрыв, и про то, как мы за упокой его души пили. Смеялся.
«Кто сказал, что я не вижу?»
Глазная клиника. Утро. Кто-то долго возится с замками и открывает дверь палаты. Я терпеливо жду, потому что догадываюсь, что это и есть Лёха Климов, который скорее умрёт, чем попросит кого-нибудь помочь и признает свою незрячесть. Ровно половина лица у него, как у клоуна в цирке, — в послеоперационной «зелёнке». Лёха, фыркая, пытается оттереть её лучшим народным средством — кефиром.
— Ты лучше вторую половину йодом раскрась и сразу в Чечню — духов пугать! — прикалывается со своей кровати Кабанчик.
— Ей-богу, на войне легче было! — возмущается Лёха. — Здесь не знаешь, от кого получишь пику в спину от своих или от врагов. И не промажут ведь — я человек заметный. Но не потому, что весь обездоленный такой и несчастный, а потому, что пытаюсь доказать, что мне не нужно никаких поблажек. Жаловался тут недавно на жизнь нашему бывшему командиру, он сказал: «С одной стороны, это твоя боль, а с другой — твоя же победа. Ты сам поставил себя на этот уровень». Кстати, машинку свою пока можешь выключить, — кивает на мой диктофон.
— Постой, откуда ты знаешь, что я записываю? — цепенею я.
— А кто сказал, что я не вижу? — разворачивается он на меня всем корпусом. Глаза открыты, по ним абсолютно ничего не понять: то ли он издевается, то ли… А он торжествует:
— Я, когда учился на офицерских курсах в Чите, одного полковника так же наколол. Мне ехать на стрельбы запретили, но я всё равно затесался в толпу и добежал до полигона. Температура воздуха — минус 34. Первый огневой рубеж — стрельба из гранатомёта. Докладываю: «Курсант Климов к стрельбе готов!» Полковник начал заикаться: «Как? Ты же не видишь?» А я — нагло — вот как сейчас: «Кто сказал, что я не вижу?»
Первый выстрел — в «молоко», напарник тихо подсказывает: надо чуть правее и ниже. Два последующих выстрела — попадание. Потом добегаю до рубежа «стрельба из автомата» и луплю лёжа и с колен… Нас же учили стрелять не на прицел, а от пояса — чувствуешь, куда направлен ствол. С пистолетом Макарова, правда, чуть запарился. Зато гранату кинул хорошо: слепил снежок, прикинул траекторию полёта, выдернул чеку и… немножко выждал. Граната Ф-1 взрывается через 3 секунды. Я выдержал две и только потом швырнул. Ужас, народ не знал, куда бежать!.. А нас этому Чечня научила: бывали такие ситуации, что за эти три секунды боевики успевали выкинуть гранату обратно.
— Ну, у тебя и шуточки…
— Я при всём училище сказал: «Мужики, если я не смогу выполнять обязанности офицера — как положено по уставу, — уйду в отставку. Приехал в Читу, а они мне приготовили отдельную комнату с графином, обои поклеили, картин понавешали. Думали: раз приказ самого министра обороны, значит, привезут какое-нибудь важное распальцованное тело. Первое, что я сделал, — перетащил кровать в общую казарму. Я потом даже в самоходы ходил, но не от начальства, а от своих же друзей. Каждый мой шаг блюли — ни на метр никуда не отпускали! Но я должен был быть, как все. Не надо ставить нас выше других лишь за то, что мы были в Чечне. Пока мы там воевали, кто-то рожал детей, сражался за детские пособия и пенсии, погибал под трамваями. Я, поначалу, тоже летал в облаках, думая: раз парень — «чеченец», то я разорвусь, но всё для него сделаю. А потом жизнь внесла коррективы — теперь мне всё равно, кто передо мной — студент или пекарь. У нас в «Россиче» 22 направления работы! У меня уже и прозвище-то в городе не Шаман, а Тимуровец.
Из 115 курсантов настоящими лейтенантами стали шестеро, включая Климова, все остальные — только младшими. Приехал Лёшка домой со звёздами и с ещё более зычным голосом, планов понастроил, а через 5 дней стоял у дома, где располагался их офис, и глотал обиду и дым. Всё сгорело дотла — картотеки участников боевых действий в Чечне и списки погибших, чьим семьям помогал «Россич». Официальная версия — замкнуло старую электропроводку. Надо было опять всё начинать с нуля. С ремонта.
«Мам, бери тетрадь, работаем: здесь будет вход — начертила? А тут рисуешь барную стойку. А теперь колер будем выбирать.» Каждый вечер командовал. Как-то Наталья Ивановна после такой «работки» до трёх ночи ему сказала: «Лёш, ну так нельзя — ты такие нагрузки себе даёшь!» Он ответил: «Если я не буду жить так, я не буду жить совсем…»
— «Афганцам» было полегче, — продолжал он, — их всё-таки страна встретила цветами. А испортила льготами — пережитками социализма, которые в конечном итоге и притянули криминал. А я горжусь тем, что всё, чего мы добиваемся, добиваемся сами. Я не иду за инвалидным удостоверением и, принципиально, везде плачу сам. Ну, чем я отличаюсь от молодых здоровых «быков»? Только тем, что они не хотят платить в транспорте, а я хочу? Я не могу совершать тех ошибок, которые позволены другим людям. Мне нужно доказать моё право на равенство. И когда я тоже буду ездить на джипе и жить в двухэтажном белом доме с лужайкой, никто не сможет мне сказать, что я получил его за счёт того, что в Чечне погибли мои друзья и что я на чужом горбу въехал в рай. Нельзя превозносить человека лишь за то, что он был на войне. На «гражданке» бывает тяжелее. И стрессов здесь больше…
Очередь за счастьем
Кафедра пластической и глазной хирургии. Саша Кабанов заводит Алексея в кабинет Эрнста Мулдашева. Первый после операции осмотр. Я жду в коридоре.
Клиника знаменитого профессора — это, по сути, один полутёмный этаж, превращённый из-за нехватки мест, в сплошную больничную палату. Узкие диванчики тоже приспособлены под койко-места. Плачет во сне 13-летний мальчик, тихо стонет под капельницей старик, уставшая от жизни мама кормит кашей слепого сына. Смотреть на это неловко: ты их видишь, а они тебя — нет. Будто подглядываешь… Мимо осторожно движется очередной «паровозик» — красивая девушка с закрытыми глазами прицепилась за мамины плечи и тихонечко ступает след в след — большинство больных передвигаются здесь именно так.
Вдруг из кабинета Мулдашева доносится шум и хохот. «Что я тут, вообще, с тобой делаю?» — шутливо ворчит, выходя из кабинета Кабанчик. Лёшка цветёт. Да что случилось-то?
— Откуда луч? — спросил его профессор, посветив в глаз специальной тоненькой трубочкой. — Правильно, слева. А теперь? Молодец, справа. А сейчас? — И пустил пульсирующий светосигнал.
Лёшка напряжённо замолчал.
— Мигает что-то, — ответил растерянно.
Все чуть не упали со стульев! Нерв жив! Вы хоть понимаете, что это значит? Что Лёха Климов будет бороться дальше. И будет видеть! Потому, что слишком многие люди этого хотят.
«Я всё равно поеду в Чечню!»
— Это только начало, — важно говорит Лёша. — А дальше, независимо от результатов, я всё равно поеду в Чечню. Я знаю, что это будет — вот и всё. Не думали, что я стану офицером, — стал. Вариантов поездки много. Хотя бы в качестве гражданина Российской Федерации, который находится в очередном отпуске.
Вот чудище! Не хватило ему на жизнь впечатлений. Мама, Наталья Ивановна рассказывала: как-то приезжали ребята из лёшкиной роты, восемь человек, спали вповалку на полу их «хрущёвки». И это была настолько страшная ночь! Кто стонал, кто скрежетал зубами, кто кричал: «Стреляй!» Столько, казалось бы, времени уже прошло… Да что там говорить — если ветераны Отечественной войны до сих пор думают о «мессершмиттах», слыша жужжание мухи…
Парадокс: пострадал человек от Чечни, а снова рвётся туда, как-будто оставил там самое дорогое.
— Я — военный. У меня осталось чувство невыполненного до конца долга. Вторая причина — увидеть, что там сейчас происходит на самом деле. И третья — доказать, что я не свадебный генерал. Я еду конкретно для того, чтобы обучать молодых солдат. Сашка Кабанов вышел из войны без единой царапины.
Я, как известно, почти трое суток «работал трупом». Если Бог оставил нас жить, значит, знает, зачем. А вот ещё один наш «чеченец», Виталик, — мы с ним познакомились в госпитале, — 48 осколков, пять операций! В сентябре прошлого года пришёл в гости к другу в дом на Каширском шоссе и остался там ночевать. В Чечне человек выжил, а в Москве всё равно погиб от чеченского взрыва…
…Что ни говори, а всё-таки кто-то нами сверху управляет, как куклами.
спец. корр. Галина САПОЖНИКОВА
Присоединяйтесь к нам:
