Какие традиции нам нужны?
Горцы глазами русских классиков

Какие традиции нам нужны?

Какие традиции нам нужны?

Дискуссии о том, а существует ли вообще на белом свете русский народ, продолжаются уже не первый год.

С
одной стороны, многие, в том числе и представители власти, всячески
отрицают существование подобной нации. То лозунг «Россия для русских»
признают экстремистским, то забудут пригласить хотя бы ради приличия
представителей русского народа на встречу главы правительства с
руководителями федеральных национально-культурных автономий. В случае
возникновения конфликтов на национальной почве власти всё чаще
обращаются за помощью и советом к таким удивительным объединениям как
национальные диаспоры, разумеется, не интересуясь мнением «диаспоры»
русской.



Усиленно
внедряется в общественное сознание мысль о России как об исключительно
многонациональной стране. Количество народов, которые дружной семьёй
живут на просторах РФ, достигло уже 180 наименований. И совсем неважно,
что большинство этих народов едва ли насчитывают в своём составе тысячу
человек. Мы же не Китай какой-нибудь, где тоже в отдалённых районах
можно найти деревеньки с не ассимилированным туземным населением. Мы
считаем не по головам, а по нациям. Есть хотя бы пара человек, говорящих
на туземном наречии, значит можно смело увеличивать многонациональность
Российской Федерации. А если отдельные представители малых народов уже и
сами давно забыли, что они оказывается не русские, то можно им об этом
напомнить. Как, например, в Ленинградской области, где пытаются
реанимировать вепсский язык, вводя его в школьные программы. То, что
детишкам приходиться изучать по сути дела иностранный язык, на котором
может с грехом пополам разговаривать пара тысяч человек в мире, никого
не волнует. Ведь главное – можно с гордостью сказать, что у нас в
многонациональной Россиянии есть ещё один полноправный национальный
представитель.

Отсутствие на территории России русского народа
доказывается и обращением к фольклору, «поскреби русского – найдёшь
татарина», и выискиванием инонациональных корней у известных
представителей отечественной культуры. Разве есть у нас хоть один
человек, который не знает, что Пушкин был негром?

Принадлежность к
любой национально-культурной традиции поощряется. Вот молодцы какие –
не забывают о своих корнях, чтут свою культуру, надо им подкинуть
денежек. Конечно, и здесь есть свой круг избранных. Никто не будет
ставить на один уровень культуру кавказских народов и, например, мордвы и
чувашей. Хотя и мордвином у нас в стране быть если и не почётно, то
хотя бы безопасно. По крайней мере, публичное заявление о своей
национальной принадлежности не вызовет обвинений в фашизме, как это
происходит в случае с русскими.

Чтобы не быть голословным можно
вспомнить недавний случай с известным телеведущим Гордоном. На встрече
со студентами одного из питерских ВУЗов он, рассуждая об отсутствии
истории русского народа, задал аудитории оскорбительный вопрос о том,
есть ли среди них люди, которые считают себя чистокровными русскими.
Когда один из студентов себя таковым всё же обозначил, Гордон, ни мало
не стесняясь, обозвал молодого человека фашистом. Заметьте, речь не шла о
националистических призывах, о необходимости высылки мигрантов, не
прозвучало даже знаменитое «Россия для русских». Для обвинения в фашизме
было достаточно назвать свою национальность.

Понятное дело, что вряд ли Гордон решился бы на подобный фокус в аудитории, заполненной чеченцами или теми же евреями.

Конечно,
иногда о существовании русского народа всё-таки вспоминают. Происходит
это тогда, когда возникает необходимость в покаянии. Каяться нужно за
Катынь, за развязывание Второй Мировой, за холодную войну, за вторжение в
Афганистан, да мало ли ещё за что. Вот тут то и оказывается, что
виноваты в этом не абстрактные общечеловеки, а вполне себе конкретные
русские, причём их потомки должны ощущать свою вину, посыпать головы
пеплом и, разумеется, выплачивать компенсации.

Впрочем, всё
обстоит не так уж и плохо. Всё-таки любой даже самой мудреной пропаганде
сложновато бороться с объективной реальностью, данной нам в ощущениях.
Тем более что время от времени русский народ даёт почувствовать, что сам
он вполне осознает своё единство и готов отстаивать свои интересы.

Само
собой у любого русского человека не может не возникнуть вопрос, а
почему же русский в России находится в таком вот очень странном
положении, предполагающем множество обязанностей и ответственность, но
полностью лишённом не то что привилегий, но даже и общечеловеческих
прав, гарантированных Конституцией.

В ответах недостатка нет.
Наиболее рьяные и не очень умные русофобы продолжают вещать о некой
изначальной дикости и быдловатости русских, ужасаются русскому пьянству и
безнравственности. Но эта русофобия слишком уж явная. На такую в
обществе, слава Богу, иммунитет уже практически выработался.

Поэтому
в последнее время нам предлагают гораздо более закамуфлированную
версию. Причины бед русского народа предлагают видеть в его отходе от
собственных традиций, пренебрежении мудростью предков. Забыли, мол,
заветы отцов, в отличие от всех малых народов, вот теперь и
расплачивайтесь.

Любят поговорить на данную тему наши церковные
иерархи. В церковь русские люди не ходят, православный дресс код не
соблюдают, музыку иноземную слушают, подаяние щедрое монахам не подают, в
семейной жизни от норм «Домостроя» отходят. Вот ужас то!

Тут и
государство присоединяется. Да, забыли совсем русские о своих традициях.
На службу в армию не рвутся. Покорность перед власть предержащими не
проявляют. Рожать, опять же, по десять человек детей не хотят. Ну что
хорошего после этого можно ожидать?

Радостно присоединяются к этому дуэту и наши особо привилегированные национальные меньшинства.

«Знаете
урусы, почему мы вас так не любим? Почему так и норовим прирезать
исподтишка? Вах, какие глупые! Неужели непонятно – потому, что вы
традиции свои не соблюдаете. Вот если бы соблюдали, то мы бы вас так
уважали, так уважали, как братьев родных.»

Тут правда зачастую
случается неувязочка. Оказывается, что под традициями подразумеваются
обычаи ну уж никак не русские. Хоть ты в самую глубь истории окунись, а
не найдёшь там упоминания про паранджу у славян, например.

Интересно,
что власть, церковь и диаспоры не просто говорят о пренебрежении
традициями, но и склонны рассматривать их несоблюдение как провокацию,
способную подтолкнуть на насилие.

Все опять же помнят как в
недавних случаях попыток оскорбления и изнасилования русских девушек в
лагере «Дон» или в Зеленокумске большую часть вины иереи и
государственные мужи пытались возложить на пострадавших. Мол, не так
себя вели, не так танцевали, не той длины юбку надели.

Понятно,
что подобная постановка вопроса о соблюдении традиций открывает перед
русскими весьма неприятную перспективу. Не будешь соблюдать – убьют,
ограбят, изнасилуют, ну или посадят за разжигание. Будешь соблюдать –
тоже не сказать, что бы очень уж приятная картина жизни вырисовывается.

А
давайте-ка посмотрим внимательнее, что такое вообще народные традиции, и
зачем они нужны. Сперва ответим на претензии церкви. Причём ответим
словами её же основателя. Можно воспринимать Иисуса как сына божьего,
как ловкого проповедника или вообще отрицать реальность его
существования, но осталось от этого персонажа нам немало умных мыслей.

Так
вот, однажды Иисус сотворил очередное из своих чудес в субботний день.
Суббота у евреев была, да и до сих пор остаётся днём священным, в
который запрещена абсолютно любая работа. Соответственно иудейские
священнослужители очень хотели Христа пристыдить и обвинить в нарушении
этой самой народной традиции. Однако, Иисус нимало не смутившись
произнёс свои вошедшие в историю слова: «Суббота для человека, а не
человек для субботы».

Существование в нашей жизни обычаев,
традиций, обрядов оправдано и разумно, если они приносят в наш мир хотя
бы немножко радости, счастья, веселья, или наоборот позволяют иногда
задуматься о грустных, но важных вещах. И здесь неважно на самом деле,
откуда идут корни этой традиции. Это могут быть восходящие к языческим
временам поминальные обряды. Праздник Пасхи, когда все бегут в магазины
за куличом и красками для яиц. Или праздник восьмое марта, который
осуждается сейчас нашей церковью, видящей в нём то иудейские корни, то
происки революционеров безбожников. Можно хоть десять раз расписать как
диакон Кураев в своей книжке, тождественность нашего «женского дня» и
иудаистского Пурима. Всё равно ведь большинство населения воспринимает
этот праздник именно как начало весны, повод вновь после затяжной зимы
взглянуть свежим взглядом на прихорошившийся женский пол.

Порой
эти традиции создаются буквально на наших глазах. Взять тот же день
Святого Валентина, который празднуется у нас с размахом и щедростью,
радующей производителей шоколада и открыток. А ведь пару десятков лет
назад никто и не слыхивал ни о каком Валентине. И не стоит обвинять
русских в обезьянничанье и бездумном заимствовании. Заимствовали то, что
захотели, в чём ощущалась потребность, и чего видимо недоставало –
возможность в открытую, пускай и воспользовавшись праздником, сказать о
своих чувствах. Ведь Хеллоуин не позаимствовали же, хотя американских
фильмов ужасов, связанных с этим праздником, пересмотрели немало.

А
вот попытки сформировать и навязать традиции на государственном уровне
проваливаются. Большинство населения до сих пор не могут толком сказать,
что же за праздники такие мы отмечаем 12 июня и 4 ноября, и к каким
историческим событиям они приурочены.

Можно вспомнить и тот же
Валентинов день, который в последнее время стал буквально преследоваться
(запрет на празднование в учебных заведениях в отдельных регионах).
Зато населению предоставили доморощенный аналог – День Петра и Февронии с
весьма забавно звучащими «февроньками», которые должны заменить
валентинки. Если сие было сделано из патриотических соображений, то это
всё-таки именно тот патриотизм, который принято называть квасным,
основанный не на любви к своей земле и народу, а на восхищении мелочами и
пустышками.

Любая традиция, которая требует от народа некой
жертвенности, отказа от радостей и ухода в аскетизм, должна отвергаться.
Пускай нам приводят хоть тысячу текстов из писаний святых отцов. Тем
более, что многие исследования русской народной культуры выявляют в ней
значительный пласт традиции карнавальной, жизнерадостной, со
скоморохами, чревоугодием, здоровым цинизмом и вольнолюбием.

Даже
искренняя вера в загробное существование не может быть основанием для
идеализирования монашеского и близкого к нему образа жизни. Вера в то,
что Богу доставляет радость тот или иной фасон одежды, а мини юбки
вызывают на небесах скорбь и печаль – это как раз проявление самого
отсталого, дикарского мировоззрения, которое ставит механически
проведённый обряд выше любого самого благородного поведения.

На
претензии государства ответить ещё легче. Так как оно, мягко выражаясь,
говорит далеко не всю правду, упоминая только о тех традициях, которые
ему на данный момент выгодны, причём порой само запутываясь в словесах.
Взять то же самое рождение множества детей, которое преподносят как
похвальную традицию. Вот как это можно увязать с планами по введению
ювенальной юстиции и невозможностью обеспечения этим детям достойного
образа жизни? Ведь любой русский человек понимает, что его ребёнка не
примут по квоте, выделенной для кавказских республик, в престижный ВУЗ,
не обеспечат его семью подъёмными, буде им захочется переехать в другой
регион. А если пессимистически посмотреть в более далёкое будущее, то
окажется, что и детей ты рожаешь не для себя, а для того же государства,
которое само решит, как ребёнка воспитывать и чему учить.

Любая
ссылка на традиции со стороны хоть либералов, хоть имперцев,
оплакивающих гибель СССР, сводится к тому, что народ должен подчиняться
власти, подчиняться слепо и безоговорочно. А уж ради чего подчиняться –
это ведь вторично. Ради коммунистического рая или либерального. Да хоть
ради устроения царства божьего на земле. Народ опять оказывается массой,
толпой, чьи повседневные интересы и нужды ничто по сравнению с величием
цели.

Не так уж сложно представить и реакцию на следование
традициям со стороны диаспор. Как уже говорилось выше, следование
русским обычаям их не устроит в любом случае, будь то обычаи 19 века,
допетровской Руси или каких-нибудь полян с вятичами. То есть даже если
все русские девушки наденут на голову платочки, купят себе юбки до земли
и будут ежедневно ходить в церковь, никакого уважения со стороны гордых
джигитов им это не добавит, просто потому, что для них всё это чуждо и
нелепо.

Кстати, если допустить гипотетическую ситуацию, при
которой русские возьмутся подражать историческим традициям именно гостей
с юга, то и это не будет являться для них спасением. Такое принятие
иноземных обычаев будет восприниматься исключительно как слабость,
неспособность постоять за себя со всеми вытекающими отсюда неприятными
последствиями в виде ещё большего насилия и унижений.

Нужно ещё
сказать несколько слов отдельно и о провокации. Понятие это весьма
расплывчатое и трактовать его можно по-разному. Всем любителям упрекнуть
русских девушек в привычке носить слишком провокационные наряды,
срывающие крыши у горячих кавказских парней хотелось бы задать один
простой вопрос. Представьте себе, что у вас на шее на шнурке висел
мобильный телефон. Была в своё время такая мода, особенно среди
подростков. И вот этот телефон у вас с шеи сдёрнули. Задержанный
грабитель начнёт потом оправдываться: «Да ведь меня спровоцировали.
Зачем такой дорогой телефон открыто на шею повесил? Ну как тут
удержаться от соблазна?» Как вы отреагируете на такие вот оправдания?

Понятно,
что подобные попытки оправдаться вряд ли возымели бы благоприятное
впечатление, как на жертву, так и на суд. Так почему же тогда мини юбка
ставит человека в ситуацию, когда он сам вынужден оправдываться? Причём
опять же, повторим, дело не в конкретной одежде. При желании повод у
насильника всегда найдётся. Платочек был слишком фривольно завязан или
длинная юбка всё-таки не совсем соответствовала нормам шариата.

Вывод
нужно сделать очень простой. Нельзя позволять кому бы то ни было решать
за нас, какие традиции нам нужны. Мы уж русские как-нибудь сами
разберёмся, всё ненужное, неактуальное или пропагандистски внедряемое
отсеется само собой. Не понравятся одни традиции, появятся другие.
Обычаи ведь, как и язык не являются чем-то окаменелым, они живут и
развиваются вместе с народом.

В любом случае надо помнить, что
главной ценностью является как раз благополучие народа, а традиции
призваны лишь помогать в достижении этого самого благополучия. Не стоит
отказывать себе в какой-либо радости лишь потому, что это якобы не
укладывается в типичный образ русского человека. Зачастую этот
предлагаемый нам типичный образ создан как раз не русскими. И уж тем
более не следует отказываться от приятных привычек и традиций, только
потому, что они кому-то не нравятся. Пора усвоить простую истину –
нельзя быть хорошим для всех. Недовольные всегда найдутся. Постарайтесь
быть хорошими для самого себя. Эта нехитрая жизненная максима
срабатывает не только на межличностном уровне, но и на уровне
межнациональных отношений.


Автор Дмитрий Занков


Первоисточник http://otchizna.su/society/5212

Горцы глазами русских классиков

Русская
литературная классика могла бы дать политическим деятелям России,
военным, журналистам и всему российскому обществу бесценную информацию о
том, с каким противником мы встречаемся на Кавказе. Будь это внимание к
литературе проявлено, мы смогли бы усмирить Чечню меньшей кровью.

Вот как Пушкин описывает горского разбойника и его жизненные ценности в своем романтическом «Кавказском пленнике»:

Черкес оружием обвешен;
Он им гордится, им утешен;



На нем броня, пищаль, колчан,
Кубанский лук, кинжал, аркан
И шашка, вечная подруга
Его трудов, его досуга. (…)
Его богатство — конь ретивый,
Питомец горских табунов,
Товарищ верный, терпеливый.
В пещере иль в траве глухой
Коварный хищник с ним таится
И вдруг, внезапною стрелой,
Завидя путника, стремится;
В одно мгновенье верный бой
Решит удар его могучий,
И странника в ущелья гор
Уже влечет аркан летучий.
Стремится конь во весь опор
Исполнен огненной отваги;
Все путь ему: болото, бор,
Кусты, утесы и овраги;
Кровавый след за ним бежит,
В пустыне топот раздается;
Седой поток пред ним шумит —
Он в глубь кипящую несется;
И путник, брошенный ко дну,
Глотает мутную волну,
Изнемогая, смерти просит
И зрит ее перед собой…
Но мощный конь его стрелой

На берег пенистый выносит.

Здесь
в несколько строк уместилась вся психология горского разбойника: он
нападает из засады, не вступая в честный бой. Он мучает пленника,
который уже беззащитен. Но вот другая ситуация и другое отношение к
случайному путнику:

Когда же с мирною семьей
Черкес в отеческом жилище
Сидит ненастною порой,
И тлеют угли в пепелище;
И, спрянув с верного коня,
В горах пустынных запоздалый,
К нему войдет пришлец усталый
И робко сядет у огня, —
Тогда хозяин благосклонный
С приветом, ласково, встает
И гостю в чаше благовонной
Чихирь отрадный подает.
Под влажной буркой, в сакле дымной,
Вкушает путник мирный сон,
И утром оставляет он
Ночлега кров гостеприимный.

Между
разбойным нападением и семейным радушием для горца нет никакого
противоречия. Поэтому русскому так трудно отличить «мирного» горца от
«немирного». Обманувшись дружелюбием у семейного очага, русский начинает
судить о горцах, как о в общем-то миролюбивом и добром народе. И может
даже устыдиться своей избыточной воинственности. До тех пор, пока не
столкнется с разбойником на горной тропе или не отсидит в заложниках.

Здесь же Пушкин описывает, как невинная забава-игра превращается у горцев в кровавое побоище:

Но скучен мир однообразный
Сердцам, рожденным для войны,
И часто игры воли праздной
Игрой жестокой смущены.
Нередко шашки грозно блещут
В безумной резвости пиров,
И в прах летят главы рабов,
И в радости младенцы плещут.

Последние
строки говорят об убийствах беззащитных пленников на глазах у
подрастающего поколения будущих разбойников. Из опыта чеченской войны мы
знаем об участии в издевательствах над русскими пленными, которые
поручались подросткам.

Горцы глазами русских классиковВ
своем «Путешествии в Арзрум» в более зрелом возрасте Пушкин пишет о
горцах уже без особого романтизма: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили
их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены.
Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои
набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь
буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они
редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут,
завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд
или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах.
Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как
обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине
господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и
шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде,
нежели лепетать. У них убийство — простое телодвижение. Пленников они
сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным
бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют,
когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек,
которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками.
Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он
оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено».

Нарисованная
Пушкиным картина в точности соответствует тому, с чем столкнулась
российская армия в Чечне. Русские жители Чечни также смогли убедиться,
что горцы, лишенные уз российской государственности, превращают убийство
«в простое телодвижение».

Пушкин задает вопрос «Что делать с
таковым народом?» И видит только два пути: геополитический — отсечение
Кавказа от Турции, и культурный — приобщение к русскому быту и
проповедание христианства: «Должно, однако ж, надеяться, что
приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с
Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может
благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением.
Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с
просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Черкесы очень недавно
приняли магометанскую веру. Они были увлечены деятельным фанатизмом
апостолов Корана, между коими отличался Мансур, человек необыкновенный,
долго возмущавший Кавказ противу русского владычества, наконец
схваченный нами и умерший в Соловецком монастыре».

Впрочем,
последнее вызывает у Пушкина скептическую мысль: «Кавказ ожидает
христианских миссионеров. Но легче для нашей лености в замену слова
живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим
грамоты».

Пушкинские представления о горцах с большой точностью
совпадают с описаниями Лермонтова. В «Герое нашего времени» в рассказе
«Бэла» есть целый ряд зарисовок, показывающих кавказцев, их отношения
между собой и русскими.

Один из первых эпизодов — осетины,
подгоняющие быков, запряженных в повозку. Делают они это таким образом,
чтобы полупустая повозка двигалась по видимости с большим трудом. На это
Максим Максимыч говорит: «Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они
помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их
понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки
все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги
драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас
возьмут на водку».

Здесь фиксируются две кавказские черты:
готовность поживиться за счет приезжего, не знающего хитростей местного
населения и расценок за те или иные услуги, а также использование
непонимания русскими их языка.

Кстати, о водке и вине. Максим
Максимыч говорит, что не пьют татары, потому как мусульмане. Прочие
горцы — вовсе не мусульмане или недавние мусульмане. А потому не только
пьют, но и изготовляют свое вино — чихирь. Черкесы «напьются до бузы на
свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка». Неслучайно разбойник
Казбич, приглашенный на свадьбу, надевает под платье тонкую кольчугу.
Гостей здесь могут порубить наряду со своими приятелями.

В
другом месте повести говорится, как Азамат (черкес, «татарин»?) за
деньги, предложенные Печориным, на следующую же ночь утащил из
отцовского стада лучшего козла. Мы видим сребролюбие в сочетании с
воровской лихостью и бесшабашностью.

Надо сказать, что радушие и
гостеприимство на Кавказе носят совершенно иной характер, чем в России.
«У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на
свадьбу». Это радушие не есть следствие особой благожелательности. Это
скорее стремление приподнять себя в собственных глазах, а также
похвастаться перед родственниками и кунаками многочисленностью застолья.

Следующая оценка Максима Максимыча, более десяти лет служившего
в Чечне, такова: «Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче,
слава Богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уж
где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и
гляди — либо аркан на шее, либо пуля в затылке».

Убийство и
похищение людей на Кавказе было, таким образом, проявлением какой-то
особой удали, составляющей часть национального характера, — своеобразный
«спорт» вроде охоты.

Казбич убивает отца Бэлы и Азамата,
зарезав его, как барана. И даже не подумал проверить его причастность к
похищению так любимого им коня. Так мстят «по ихнему».

Вообще
здесь не любят разбирать обиды и судить, кто прав, кто виноват. Когда
Азамат вбегает в саклю и говорит, что Казбич хотел его зарезать, все тут
же хватаются за ружья — начинаются крик, стрельба… Что было на самом
деле, никого не волнует.

Образ Казбича многое говорит о
психологии горца: «Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в
серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, — и точно, лучше этой
лошади ничего выдумать невозможно».

Не потому ли в советское
время предметом гордости горца были дорогая шапка и кожаная куртка, а
теперь — автомобиль? При чудовищной неустроенности, нечистоплотности во
всем остальном.

В горских обычаях воровство и грабеж не
считаются преступлениями. Напротив — частью удалой разбойной жизни.
Максим Максимыч говорит: «Эти черкесы известный воровской народ: что
плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет…»:

Следует
оговориться, что черкесами и «татарами» здесь называются все горцы,
включая чеченцев, а «татарской стороной» — затеречные территории.

Собственно
чеченцев русские времен Кавказской войны характеризуют очень
нелицеприятно. Так, в очерке «Кавказец» Лермонтов словами русского
офицера-ветерана говорит: «Хороший народ, только уж такие азиаты!
Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и
между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не
равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать».

В
указанном очерке Лермонтов показывает, как русский офицер за годы долгой
и тяжелой службы постепенно перенимает горские ухватки в одежде и
манерах, начинает любить Кавказ как поле своего поприща — становится
знатоком горских обычаев и психологии (что дает понимание врага) и даже
изучает местный язык.

Лев Толстой отчасти повторяет в знаменитом
«Кавказском пленнике» пушкинский сюжет о любви русского пленного и
горской девушки (в толстовском сюжете 13-летняя девочка помогает бежать
из плена русскому офицеру), но от прямых оценочных характеристик
воздерживается. Главное, что для нас здесь важно, — прежнее отношение
горцев к пленным как к источнику наживы и жестокое обращение с ними. В
этом пушкинские оценки повторяются полностью. (Кстати, кино-ремейк
«Кавказского пленника», переложивший литературный сюжет к современной
войне, даже при замечательной игре актеров надо признать стопроцентной
ложью.)

В рассказе «Набег« сюжет «Кавказского пленника»
контрастирует с фрагментом, где русский офицер, захватив в бою чеченца,
сам лечит его раны и после выздоровления отпускает с подарками. В чертах
русского поручика без труда угадывается лермонтовский офицер-ветеран,
«кавказец».

В повести «Рубка леса» Толстой противопоставляет
спокойную и непоказную храбрость русских солдат храбрости южных народов,
которым непременно надо чем-то распалять себя. Русскому солдату «не
нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны», в нем
«никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться,
разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и
способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность». По закону
контраста противоположные черты Толстой видел у горцев.

О
горском характере, зафиксированном Толстым, говорит повесть
«Хаджи-Мурат». Известный «полевой командир» имама Шамиля переходит на
сторону русских и тепло встречен бывшими врагами. Хаджи-Мурату оставляют
оружие, телохранителей и даже право совершать верховые прогулки по
окрестностям. В одну из таких прогулок Хаджи-Мурат меняет свои планы и
совершает побег, убив четверых казаков. И потом вместе с телохранителями
отстреливается от преследователей и погибает. Русским такая перемена в
поведении и такая черная неблагодарность совершенно непонятны. И Толстой
пытается реконструировать мотивы поступков Хаджи-Мурата. Вывод, который
можно сделать из этой реконструкции, состоит в том, что бывший соратник
Шамиля обеспокоен только судьбой своей семьи, оставшейся в горах, и
совершенно не намерен принимать в расчет какие-либо интересы русских или
как-то учитывать оказанный ему прием.

Вероятно, именно эта
особенность подвигла русских во время Кавказской войны брать в крепости
из горских селений аманатов — особо уважаемых стариков или детей — в
качестве гарантов мирного поведения их родственников. Безусловно,
положение аманатов было значительно выгоднее положения захваченных
горцами русских заложников, которых даже кормить считалось грехом.

Увы,
избавление от романтического взгляда на горцев дорого стоило русским,
воевавшим в Чечне. Так и иным журналистам, в 1994-1995 гг. сочувственно
писавшим о национально-освободительной войне чеченцев, понадобилось
посидеть в чеченском зиндане, чтобы изменить свою точку зрения.

Проще все-таки было бы читать русскую литературу.


Автор Андрей Николаевич АНДРЕЕВ


Первоисточник http://radosvet.net/4910-gorcy-glazami-russkix-klassikov.html

ВО


Присоединяйтесь к нам:

Добавить комментарий